Начнем с того, что я обожаю Шиллера. Писать о тех, кого любишь и понимаешь, и трудно, и легко. Легко, потому что глубже чувствуешь того, кто близок тебе по духу и слогу. Трудно, потому что ревностно относишься к чужим трактовкам.
У Романа Виктюка получился подлинный Шиллер. С огнем страстей, сильными чувствами, вселенским злом и невозможностью ему противостоять. На сцене театра мы не увидели пышных париков и турнюров, напудренных дам и кружевных кавалеров. Режиссеру удалось передать огонь Шиллера новыми сценическими средствами, языком двадцать первого века. Но главное — актерам достало огня и таланта передать дух Шиллера, огонь Шиллера, масштаб Шиллера. Высокая трагедия подвластна далеко не всем и не всегда, но в Театре Романа Виктюка она жива.
Пьеса поставлена в сдержанной эстетике четких линий и скупого, но выразительного света. Наследник Таирова, Виктюк добивается максимальной выразительности не только (и не столько) классическими монологами, исполненными тонкого психологизма, но чисто театральными эффектами: движением, пластикой, жестом, гримом, цветом, звуком и самим рисунком сценического действия, наполняющим сцену магией эстетического совершенства.
Мастерство актеров многогранно, и проявляет себя в самых разных манерах: от негромкой фразы Фердинанда: «Я расскажу, как становятся президентами», особо убедительно прозвучавшей на фоне резкой, вызывающей акустики - до темпераментного танца червей (в постановке ни разу не звучит фамилия персонажа Вурм (Wurm (нем.) - червь), наполнившего сцену мрачной неукротимой энергией.
Декорации скупы, но тоже исполнены мрачной выразительности: холодные металлические конструкции с резко открывающимися дверями, превращающимися по ходу пьесы то в гробы, где обитают немыслимо размножившиеся черви, то в анфиладу дворцовых покоев, то в тюремные камеры. Ничто не нарушает идеально выверенную геометрию спектакля, ничто не отвлекает от трагических событий, от борьбы не на жизнь, а на смерть. Скупой рисунок сценического пространства сосредотачивает на размышлении о том, что можно и нельзя изменить. В себе и в мире.
В спектакле много звуков: резкая ритмическая музыка, известные мелодии, немецкие и английские, старинные и современные, с грохотом закрывающиеся двери (они же — крышки гробов), но в нужный момент воцаряется звенящая гармоническая тишина, оттеняющая смысловые акценты особой энергией молчания.
Эстетически спектакль решен безупречно, Шиллер был бы доволен. Цвета на сцене совсем немного: черный и белый. Но благодаря сочетанию различных фактур ткани, освещению и световому взаимодействию с декорациями черный и белый расцветают многообразием мелодий и оттенков, подобно импрессионистическим полотнам, не признающим однозначности. Костюмы и драпировки подчеркивают античное совершенство форм и красоту человеческого тела — бессмертную тему эстетов всех времен и народов.
Особое внимание хочется обратить на пластику. Каждое движение на сцене красноречиво и убедительно. Танцы, жесты, синхронные и одиночные передвижения заряжены огромной энергией, которую чувствует зал. Сцена, когда Президент дает команду отпустить Луизу, производит незабываемое впечатление: солдаты Президента, как по команде отворачиваются от героини, поворачиваются и уходят, и по залу проходит еле заметный вздох облегчения — настолько силен контраст между трагическим мускульным напряжением тел, готовых к расправе, и их неожиданным расслаблением. Язык энергической пластики тел — особая, очень важная фишка спектакля, расставляющая акценты там, где слова не нужны.
Культурная свобода нашего времени диктует новые решения, способствующие максимальной художественной выразительности. Независимый гений Романа Виктюка сделал из одного шиллеровского Вурма двух Червей, способных к дальнейшему размножению бесконечным делением. Оба Червя омерзительны: первый воплощает грубое насилие, второй — гадливую порочность, глумливую вымороченность Иудушки Головлева — достойного потомка шиллеровского Вурма. Убить Червя невозможно — он только размножится, из одного разрубленного тела получаются два, и так — до бесконечности.
Финал решен в багрово-красных тихих тонах насилия, от которого нет спасения. Власть жестока, беспощадна и безнаказанна. Воевать с ней невозможно даже самым доблестным и отважным рыцарям. Смерть — единственный выход, оправдывающий невинных. Но так ли безысходно все, что произошло на сцене?
Как известно, красота обладает огромной спасительной силой. Высокий слог Шиллера, безупречная эстетика спектакля, отсвет будущей жизни, в которую вступает юная пара, так и не добившаяся счастья на этой земле, христианское прощение, открывающее героям вход в новую жизнь, не оставляют зрителям мрачного послевкусия. Легкое, воздушное музыкально-пластическое решение финального поклона вселяет светлое чувство, без которого нет ни Шиллера, ни славы, ни любви.
Легкость и мастерство ансамбля превращаю тягостную трагедию в ушедший сон, оставляющий тень сомнения и свет глубинного самоанализа, так необходимого каждому. Актеры, исполненные легкости, упоенные красотой высокой трагедии, раскланиваются, живые и счастливые, и все, что мы пережили на сцене, рассеивается легким туманом художественности и отстраненного размышления. У каждого оно будет свое.
В постановке есть интересный психологический эффект освобождения и разгрузки. Потоки клубящейся энергии, транслируемые актерами в зал, вбирают в себя безысходное напряжение, которому мы тщетно ищем выход, утопая в делах и проблемах. Высокая освобождающая сила большого искусства очищает души от мелочного груза обыденности. И позволяет с новыми силами двигаться дальше.